Хорошая статья о букеровском победителе "цветчоном кресте"

Андрей Архангельский: Вышибание крестиком Победа «Цветочного креста» Елены Колядиной – не бесчинство «Букера», а следствие сложившихся отношений между литературой и обществом: когда литература равнодушна, роль социального камертона берет на себя графомания.

http://vz.ru/columns/2010/12/9/453452.html

Лично я сам не испытывая симпатии ни к личности "авторессы" ни к "Букеру россиянскому" все же не считаю выигравший роман мировым злом как его пытаются выставить (разум возмущенный кипит у критиков все же не зря, но...).

Роман вышел настолько... самиздатовским, а сама автор предстает настолько... самиздатовской писательницей что ничего кроме тоскливого уныния эта графоманская поделка не вызывает.
Куда интереснее было бы понять мотивы выдавших эту премию вот этому роману... Такое чувство что жюри просто уже не знает кому бы попу облизать чтобы их похвалили. Те чьи похвалы действительно бы им пригодились и были бы конвертированы в блага - в России книг не пишут. И возможно даже не читают...
Вот и приходится раздавать плюшки в расчете на некую "общечеловецкую" похвалу... В надежде что хоть кто нибудь из маргинальных сообществ оценит, раз уж чернь непросвещенная не хочет любить и дарить белые мерседесы не спешит.
Кстати говоря удобная позиция - и главное на россйиском самиздате можно найти представителей почти любой группы отщепенцев и извращенцев :) Хоть одна аналогичная зарубежная орава извращенцев да и заценит старания доблестного жури букера в россии, может на фуршет пригласит и всем расскажет какая демократичная премия есть в россии...

Цитата:
Андрей Архангельский: Вышибание крестиком
Победа «Цветочного креста» Елены Колядиной – не бесчинство «Букера», а следствие сложившихся отношений между литературой и обществом: когда литература равнодушна, роль социального камертона берет на себя графомания.

Кроме того, что слово Катастрофа в последнюю неделю приобрело, кроме общепринятых, еще одно значение – а именно вручение «Букера» Колядиной, заметны попытки покаяния: когда литература «отсиживается в окопе» (Мартын Ганин) и не хочет быть общественным камертоном, на ее место заступает графомания. Потом было найдено еще более точное определение: само по себе «это» не представляет опасности – такую литературу критика научилась не замечать; опасность лишь в том, что оно появилось не на своем месте. То есть главное зло не в Колядиной и ее повести, а в размывании культурной нормы и атрофии культурной интуиции.

«Цветочный крест» – это внутренний бунт Колядиной против стерильности породившей ее глянцевой культуры, все то, чего она не могла себе позволить выразить с помощью официальных каналов»
Это закономерный итог автономизации двух культур, элитарной и массовой, которые не имеют сегодня ни единого канала коммуникации. Культуры живут как соседки, годами не разговаривающие друг с другом и при встрече шарахающиеся в разные стороны. Текст Колядиной – последствие такого взаимного игнора. Если оставить в стороне все «причмокивания» и якобы «карнавальность», «Крест» феноменален тем, что написан как бы вдоль или поверх культуры; в нем нет никаких культурных следов, отражений, аллюзий – что тем более удивительно, если учесть, каких авторов Колядина называет в качестве любимых. Совсем неслучайно Колядина признается в интервью, что роман ей диктовал улыбчивый, нестрогий «бог»: просто он занял место отсутствующей культурной традиции в самом широком смысле. Это бог из глянцевого журнала.

Творческая биография Колядиной в этом смысле показательна: журнал Cosmopolitan (1995–2001, увлекалась идеями феминизма и собирала материал для энциклопедии о женщинах в истории) – женские романы (серия «Девушка с характером») – повесть «Цветочный крест». Глянец принес пользу России, без иронии: он научил любить свое я, но отчего-то это далось путем отказа от культуры. Глянцевые журналы предпочитали не печатать уже имевшихся писателей, а растить собственных. Это был совершенно уникальный для России тип творца. Общая установка была такая: мы что-то читали, что-то знаем, у нас даже есть дипломы и степени – но, девочки: наша читательница не обязана знать «все это». Поэтому ваш текст требует своеобразной эпиляции, то есть из него нужно вырывать мельчайшие волоски, связывающие нас с большой мамкой-культурой.

Мы будем писать так, как будто никакой культуры до нас вообще не существовало; мы создадим свою вселенную, девичью, и даже бог у нас будет с лицом Роберта Де Ниро. Как кто-то едко заметил, герои Колядиной разговаривают в духе режиссера Якина из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» – «аки-паки-херувимы»: это также примета глянца. Любой исторический или культурный продукт мог попасть туда только в пересказе, в таком вот протертом и комичном виде, потому что единственным Настоящим и Серьезным там могла быть только реклама косметики и одежды. Зато слово «телесность» там закрепилось.

Эта «телесность», однако, не имела ничего общего с сексуальностью: тексты глянца об «этом» отличались той же выхолощенностью и антисексуальностью. Та же стерильность была общим правилом и при написании любовных романов. Колядина подчинялась этим правилам игры, но в ней, видимо, рос естественный протест – против постоянно подавляемого, репрессируемого «настоящего слова и чувства». Эта подавляемое и нашло в результате выход в виде «Цветочного креста» – концентрированной, утрированной, маниакальной «телесности», как она понималась автором.

Надо понимать, что «Цветочный крест» – это внутренний бунт Колядиной против стерильности породившей ее глянцевой культуры, это все то, чего она не могла себе позволить выразить с помощью «официальных каналов». Поэтому ее бунт именно таким антикультурным и вышел, с нашей точки зрения, а с ее точки зрения он был именно освобождением от табличек «запрещено», которыми увешана поп-культура с ног до головы. Мы знаем, что самая жестокая цензура была именно в глянце – не столько стилистическая, сколько идеологическая – в новом смысле, конечно. Колядина – это оживший персонаж повести «День опричника» Владимира Сорокина: сказитель народный, баян и былинник Артамоша, который пел сперва былины канонические про Илью Муромца, про Буслая, про Соловья Будимировича, а затем запел диссидентские куплеты про сексуальные похождения Государыни. Артамоша ведь тоже диссидент в антикультуре.

Пелевин и Сорокин, которых упоминает Колядина в качестве любимых писателей, – это именно неправильно понятые П. и С.: как игра в похабство, как сдавленный смешок, как выход энергии низа. Если бы между массовой литературой и просто литературой существовал контакт, такой оплошности было легко избежать.

На повести отразилась и общая развлекательно-духовная концепция современных медиа. Провинциальные газеты, на первых страницах которых отчеты чиновничества о выполнении социальных программ, а дальше – что бог пошлет, состоят именно из такого набора: «о. Тихон, настоятель Н-ской церкви, пожелал нашим читателям скорейшего избавления от жары» – и на соседней полосе заметка «Таня из «Блестящих» разводится» с вопросительным знаком.

Это соединение, как выяснилось, обладает эротической силой – отдается в межножье, выражаясь языком Колядиной, – и само подсказывает этот ход: соединить условного батюшку и Таню из «Блестящих» да запихнуть их в средний век, который на фоне стерильности века 21-го покажется образцом чувственности. Трагический финал «Цветочного креста» не должен смущать: в продолжении «Креста», которое уже писалось автором еще до всякой победы на «Букере» – просто в силу определенных законов жанра – Федосья чудом спасается и уезжает в Москву; поп-карьерист из первой части также мечтает о Москве. «Так получается, что все мои героини покидают родную и любимую глубинку и направляются в столицу», – говорит Колядина в интервью, и это тоже есть в своем роде закономерность, путь «девушки Космо» – из тьмы к свету, из провинции – в столицу, поближе к кремам и духовности.

Прочитав едкие рецензии коллег, я бросился перечитывать повесть, желая как бы набраться праведной, благородной злости на «врага литературы» – но не смог, при всем желании. Потому что такие тексты постоянно встречаются в отборочных турах литературных премий, и к ним уже привыкаешь: допустим, там нет такой яростной «телесности», но все остальное очень похоже, включая неискоренимую тягу к стилю «под Русь».

Единственная польза от повести – то, что она, сама того не желая, подарила идею нового героя, который мог бы по-настоящему взорвать литературу. В идеале это авантюрный роман с попом – современным Остапом Бендером или Хлестаковым в рясе – циничным, умным, весело использующим доминирующий дискурс «духовности» в своих целях. Этот герой был бы достойной альтернативой попам телевизионным и киношным; вот чем могла бы озаботиться литература кроме собственного «выживания».

Комментарии

Аватар пользователя Isais

Однако, какой силой обладает стадный инстинкт у интеллектуалов! Стоило тусовке из 3-5 человек потерять (если он и был) художественный вкус, так тут же косноязычному набору сальностей начали приписывать идею, концепцию, смелость и даже нашли героя...
Ну да, ну да, афедрон, манда, елда и лядвия - герои нашего времени.
И что ж критика удивляется эскапизму читателей? Они тоже, как и я, предпочитают жить в другом времени и пространстве.

X